Неточные совпадения
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала
и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое
пространство заливаемую в весеннее
время водой. Бред продолжался.
«В бесконечном
времени, в бесконечности материи, в бесконечном
пространстве выделяется пузырек-организм,
и пузырек этот подержится
и лопнет,
и пузырек этот — я»
— А я думаю: я вот лежу здесь под стогом… Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным
пространством, где меня нет
и где дела до меня нет;
и часть
времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было
и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!
С этого дня
время, перегруженное невероятными событиями, приобрело для Самгина скорость, которая напомнила ему гимназические уроки физики: все,
и мелкое
и крупное, мчалось одинаково быстро, как падали разновесные тяжести в
пространстве, из которого выкачан воздух.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого взгляда Штольца
и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе не своей силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был не на ее стороне,
и потому вопросом: «как я могу знать?» она хотела только выиграть вершок
пространства и минуту
времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой замысел.
На этом бы
и остановиться ему, отвернуться от Малиновки навсегда или хоть надолго,
и не оглядываться —
и все потонуло бы в
пространстве, даже не такой дали, какую предполагал Райский между Верой
и собой, а двух-трехсот верст,
и во
времени — не годов, а пяти-шести недель,
и осталось бы разве смутное воспоминание от этой трескотни, как от кошмара.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое обо мне знать не будет
и которое в свою очередь истлеет без всякого следа
и воспоминания (
время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень
и будет летать в безвоздушном
пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе
и представить!
Раз, в бесконечном бытии, не измеримом ни
временем, ни
пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: «Я есмь,
и я люблю».
Он в щегольском коричневом фраке с светлыми пуговицами; на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре руку — в то
время это считалось недозволенною фамильярностью —
и расшаркивается перед матушкой. Последняя тупо смотрит в
пространство, точно перед нею проходит сонное видение.
Все, что во
времени и пространстве, было для меня лишь символом, знаком иного, иной жизни, движения к трансцендентному.
Я никогда не мог вполне войти ни в какую точку
времени и пространства, ни в какое мгновение
и ни в какое место.
Это очень богатый мир, мир, непохожий на обыденность,
и в нем преодолеваются границы
времени и пространства.
В то
время все
пространство между Садовой
и Тверской заставой считалось еще Ямской слободой.
Проснулся я необычно рано
и в особенном настроении, как бы вне
времени и пространства, по крайней мере — знакомого
времени и знакомого
пространства.
Мудрено ли, что некоторое
время брат мой плавал в атмосфере этой «известности», не замечая, что вращается в пустом
пространстве и что его потрясающие корреспонденции производят бесплодное волнение, ничего никуда не подвигающее…
Он хочет братства людей не только в
пространстве, но
и во
времени,
и верит в возможность изменения прошлого.
Идея же греха
и вытекающей из него болезненности бытия дана нам до всех категорий, до всякого рационализирования, до самого противоположения субъекта объекту; она переживается вне
времени и пространства, вне законов логики, вне этого мира, данного рациональному сознанию.
Ни философия позитивная, ни философия критическая не в силах понять происхождения
и значения
времени и пространства, законов логики
и всех категорий, так как исходит не из первичного бытия, с которым даны непосредственные пути сообщения, а из вторичного, больного уже сознания, не выходит из субъективности вширь, на свежий воздух.
Вычислить
пространство, занимаемое ими, в квадратных верстах в настоящее
время едва ли возможно, так как протяжение обоих округов к югу
и северу не обусловлено никакими границами.
Оренбургская губерния по своему географическому положению
и пространству, заключая в себе разные
и даже противоположные климаты
и природы, гранича к северу с Вятскою
и Пермскою губерниями, где по зимам мерзнет ртуть,
и на юг с Каспийским морем
и Астраханскою губерниею, где, как всем известно, растут на открытом воздухе самые нежные сорта винограда, — представляет полную возможность разнообразию явлений всех царств природы
и между прочим разнообразию утиных пород, особенно во
время весеннего пролета.
Все другие породы лесной дичи, для добывания корма или для избежания капели с дерев в ненастную погоду, иногда хоть на короткое
время оставляют лес, рябчик — никогда; он даже не водится в отдельных лесных колках: сплошные леса, занимающие большое
пространство, предпочтительно краснолесье, — вот его постоянное жилище
и летом
и зимой; впрочем, он водится
и держится иногда
и в обширном чернолесье.
В этот день с бивака мы выступили в обычное
время и в полдень, как всегда, сделали большой привал. В два часа мы миновали последние остатки древесной растительности. Дальше перед нами на необозримом
пространстве расстилалась обширная поемная низина, занесенная снегом, по которой там
и сям отдельными буро-желтыми пятнами виднелись вейник
и тростник, менее других погребенные сугробами.
Время стало приближаться к весне. Воздвиженское с каждым днем делалось все прелестней
и прелестней: с высокой горы его текли целые потоки воды, огромное
пространство виднеющегося озера почти уже сплошь покрылось синеватою наслюдою. Уездный город стоял целый день покрытый как бы туманом испарений. Огромный сад Воздвиженского весь растаял
и местами начинал зеленеть. Все деревья покрылись почками, имеющими буроватый отлив. Грачи вылетали из свитых ими на деревьях гнезд
и весело каркали.
Некоторое
время он молчал; но плечи его беспрестанно вздрагивали,
и он то обращал ко мне свое лицо, как будто
и решался
и не решался что-то высказать, то опять начинал смотреть прямо, испытуя
пространство.
А в спальне Лаптева происходит в это
время такая сцена. Евгений Константиныч сидит с папиросой в зубах
и задумчиво смотрит в
пространство.
Потом — в руках у меня командная трубка,
и лет — в ледяной, последней тоске — сквозь тучи — в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы.
И очевидно, во мне все
время лихорадочно, полным ходом — мне же самому неслышный логический мотор. Потому что вдруг в какой-то точке синего
пространства: мой письменный стол, над ним — жаберные щеки Ю, забытый лист моих записей.
И мне ясно: никто, кроме нее, — мне все ясно…
Чистая идея — это нечто существующее an und für sich, [в себе
и для себя (нем.).] вне всяких условий, вне
пространства, вне
времени; она может жить
и развиваться сама из себя: скажите же на милость, зачем ей, при таких условиях, совершенно обеспечивающих ее существование, натыкаться на какого-нибудь безобразного Прошку, который может даже огорчить ее своим безобразием?
Надежда, что со
временем он обтерпится, что ему не будет «стыдно», оправдалась лишь настолько, насколько он сам напускал на себя бесстыжесть. Сам он, пожалуй,
и позабыл бы, но посторонние так бесцеремонно прикасались к его язве, что не было возможности не страдать."Ах, эта паскуда!" — рычал он внутренно, издали завидев на улице, как Феклинья, нарумяненная
и набеленная, шумя крахмальными юбками
и шевеля бедрами, стремится в
пространство.
Но теперь он любит. Любит! — какое громадное, гордое, страшное, сладостное слово. Вот вся вселенная, как бесконечно большой глобус,
и от него отрезан крошечный сегмент, ну, с дом величиной. Этот жалкий отрезок
и есть прежняя жизнь Александрова, неинтересная
и тупая. «Но теперь начинается новая жизнь в бесконечности
времени и пространства, вся наполненная славой, блеском, властью, подвигами,
и все это вместе с моей горячей любовью я кладу к твоим ногам, о возлюбленная, о царица души моей».
По обыкновению, я сейчас же полетел к Глумову. Я горел нетерпением сообщить об этом странном коллоквиуме, дабы общими силами сотворить по этому случаю совет, а затем, буде надобно, то
и план действий начертать. Но Глумов уже как бы предвосхитил мысль Алексея Степаныча. Тщательно очистив письменный стол от бумаг
и книг, в обыкновенное
время загромождавших его, он сидел перед порожним
пространством…
и набивал папироски.
Но по
временам встречались низинки, на довольно большое
пространство пересекавшие дорогу
и переполненные водой, тогда мы вынуждались снимать с себя обувь
и босиком переходили с суши на сушь.
Перед ним было только настоящее в форме наглухо запертой тюрьмы, в которой бесследно потонула
и идея
пространства,
и идея
времени.
Мне казалось, что за лето я прожил страшно много, постарел
и поумнел, а у хозяев в это
время скука стала гуще. Все так же часто они хворают, расстраивая себе желудки обильной едой, так же подробно рассказывают друг другу о ходе болезней, старуха так же страшно
и злобно молится богу. Молодая хозяйка после родов похудела, умалилась в
пространстве, но двигается столь же важно
и медленно, как беременная. Когда она шьет детям белье, то тихонько поет всегда одну песню...
Утро; старик сидит за чайным столом
и кушает чай с сдобными булками; Анна Ивановна усердно намазывает маслом тартинки, которые незабвенный проглатывает тем с большею готовностью, что, со
времени выхода в отставку, он совершенно утратил инстинкт плотоядности. Но мысль его блуждает инде; глаза, обращенные к окошкам, прилежно испытуют
пространство, не покажется ли вдали пара саврасок, влекущая старинного друга
и собеседника. Наконец старец оживляется, наскоро выпивает остатки молока
и бежит к дверям.
Всегда был усердным читателем,
и, могу сказать по совести, даже в то
время, когда цензор одну половину фразы вымарывал, а в остальную половину, в видах округления, вставлял: «О ты,
пространством бесконечный!» — даже
и в то
время я понимал.
С некоторого
времени стал он часто слышать об Уфимском наместничестве, [Уфимское наместничество было образовано в 1781 г. из двух областей — Оренбургской
и Уфимской.] о неизмеримом
пространстве земель, угодьях, привольях, неописанном изобилии дичи
и рыбы
и всех плодов земных, о легком способе приобретать целые области за самые ничтожные деньги.
Если бы собрать весь кумач, все платки, понявы, пестрые рубашки
и позумент, которые пестреют здесь во
время покоса, можно бы, кажется, покрыть ими
пространство в пятьдесят верст в окружности.
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай! А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? — а потому что так нужно. Нынче всё можно:
и понимать
и не понимать, но только
и в том
и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее
время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду. А завтра, может быть,
и еще необыкновеннее будет, —
и это не нужно из вида терять. А посему: какое
пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем
и ходи.
Потом на
время порывы бури смолкали, роковая тишина томила робеющее сердце, пока опять подымался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест
и улететь в неведомое
пространство вместе с размахами ночного урагана.
— Да, это так; это несомненно так! — утверждал себя в это
время вслух патер. — Да, солнце
и солнца.
Пространства очень много… Душам роскошно плавать. Они все смотрят вниз: лица всегда спокойные; им все равно… Что здесь делается, это им все равно: это их не тревожит… им это мерзость, гниль. Я вижу… видны мне оттуда все эти умники, все эти конкубины, все эти черви, в гною зеленом, в смраде, поднимающем рвоту! Мерзко!
С человеческой точки зрения, вся эта история поражает своими размерами во
времени и пространстве, но в жизни планеты она, вероятно, прошла так же незаметно, как складывается на нашем лице новая морщина, а на ней садится несколько прыщей.
В то
время как мы еще не храбровали, как теперь, Данцигский гарнизон был вдвое сильнее всего нашего блокадного корпуса, который вдобавок был растянут на большом
пространстве и, следовательно, при каждой вылазке французов должен был сражаться с неприятелем, в несколько раз его сильнейшим; положение полка, а в особенности роты, к которой я был прикомандирован, было весьма незавидно: мы жили вместе с миллионами лягушек, посреди лабиринта бесчисленных канав, обсаженных единообразными ивами; вся рота помещалась в крестьянской избе, на небольшом острове, окруженном с одной стороны разливом, с другой — почти непроходимой грязью.
Ничего этого нет! Ни золота, ни отблесков, ни глубокой мечтательной синевы, порождающей обманчивые образы
и грезы. Стоит приблизиться к этому облаку, войти в него,
и тотчас же исчезнет вся эта мишура… Останется то, что есть на самом деле: бесчисленное множество водяных пузырьков, холодная, пронизывающая, слякотная сырость, покрывающая огромные
пространства, мертвая, невыразительная, бесцветная.
И от
времени до
времени ее прорезывает бессмысленный, страшный
и такой же холодный скрежет…
— А то, Титушка… Нам мало знать, что около нас благополучно… Понимаешь… хочется верить, что
и все хорошо, близко, далеко… в бесконечности…
времени и пространства.
Следующий географический момент наступил тогда, когда нянька была отставлена
и в наше распоряжение отданы были двор, сад
и огород, что вместе составляло довольно большое
пространство, особенно летом, причем каждое
время года приносило свои детские удовольствия.
Времени не стало, как бы в
пространство превратилось оно, прозрачное, безвоздушное, в огромную площадь, на которой все,
и земля,
и жизнь,
и люди;
и все это видимо одним взглядом, все до самого конца, до загадочного обрыва — смерти.
Отдаленность во
времени действует так же, как отдаленность в
пространстве: история
и воспоминание передают нам не все мелкие подробности о великом человеке или великом событии; они умалчивают о мелких, второстепенных мотивах великого явления, о его слабых сторонах; они умалчивают о том, сколько
времени в жизни великих людей было потрачено на одеванье
и раздеванье, еду, питье, насморк
и т. п.
Обыкновенно говорят: «возвышенное состоит в превозможении идеи над формою,
и это превозможение на низших степенях возвышенного узнается сравнением предмета по величине с окружающими предметами»; нам кажется, что должно говорить: «превосходство великого (или возвышенного) над мелким
и дюжинным состоит в гораздо большей величине (возвышенное в
пространстве или во
времени) или в гораздо большей силе (возвышенное сил природы
и возвышенное в человеке)».
В это
время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света
и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась
и вернулась, дверь осталась полуотворенной,
и в свободном
пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью
и сделало его еще лучше.
Бывали примеры, что если волки ходят на приваду стаей
и один из них попадет в капкан, то все другие бросаются на него, разрывают в куски
и даже съедают, так что на большом утолоченном
и окровавленном
пространстве снега останется только лапа в капкане да клочки кожи
и шерсти; это особенно случается около святок, когда наступает известное
время течки.